1. Поэтика Пушкина. Год: 1974 Автор: Бочаров С.Г. Жанр: сборник статей, история русской литературы Издательство: М.: Наука Язык: Русский Формат: PDF Качество: Отсканированные страницы Количество страниц: 208 Опубликовано группой. Описание: Книга обехдиняет ряд очерков, в которых рассматриваются отдельные вопросы пушкинской поэтики. Главные темы очерков: эволюция.
2. Поэтика Пушкина. Виноградов В. Стиль Пушкина.

1. Бочаров Поэтика Пушкина Кратко
2. Бочаров Поэтика Пушкина

LDR 00705nam#a2200193#a#4500 032 00122717.0 008 1####ru############000#0#rus#d 017 ## $a 74-66070. 100 1# $a Бочаров, Сергей Георгиевич 245 00 $a Поэтика Пушкина $b Очерки 260 ## $a Москва $b Наука $c 1974 300 ## $a 207.

533 ## $a Имеется электронная копия $n Договор с автором 852 4# $a РГБ $b FB $j Б 74-3/1860 $x 90 852 4# $a РГБ $b FB $j Б 74-3/1861 $x 90 856 41 $q application/pdf $u 979 ## $a dllocal 979 ## $a dluniv.

«Форма плана». (некоторые вопросы поэтики Пушкина). Пушкин писал: «единый план «Ада» есть уже плод высокого гения». Можно сказать, обратив эти слова на самого Пушкина: единый план «Евгения Онегина» есть обширная поэтическая идея — та, что определяет самое построение пушкинского романа.

1 АКАДЕМИЯ НАУК СССР Институт мировой литературы им. М, Горького С.Г.БОЧАРОВ Поэтика ПУШКИНА Очерки ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» МОСКВА 1974 2 Книга объединяет ряд очерков, в которых рассматриваются отдельные вопросы пушкинской поэтики.

Главные темы очерков: эволюция некоторых существенных в творчестве Пушкина поэтических понятий; стилистическое строение романа в стихах «Евгений Онегин»; особенности пушкинского прозаического повествования. Ответственный редактор Я. ГЕЙ (02) Издательство «Наука», 1974 г.

3 «СВОБОДА» И «СЧАСТЬЕ» В ПОЭЗИИ ПУШКИНА Читавшие Пушкина помнят его строку: На свете счастья нет, но есть покой и воля. Противоречие, высказанное в этой строке из стихотворения 1834 г., имеет в поэзии Пушкина свою историю. «Свобода» («воля») является постоянной пушкинской темой, а «счастье» в контексте особенно значимых пушкинских слов всегда находится рядом, и при этом в проблемном и постоянно меняющемся соотношении со «свободой».

Полное исследование этой темы по всем пушкинским текстам было бы интереснейшей задачей; настоящие заметки, разумеется, подобной задачи иметь не могут. Мы остановимся лишь на отдельных эпизодах из истории этой темы у Пушкина. 1 Этот вопрос о свободе и счастье был поднят в одном из журнальных разборов поэмы «Кавказский пленник» (статья молодого М. Погодина в «Вестнике Европы», 1823, 1) Автор статьи обращал внимание на одно слово в тексте поэмы: «свобода»; он рассматривал ситуации, которые определяются в поэме понятием свободы, и находил противоречия. Вот основные положения критики Погодина (который в целом оценивал поэму «нового Атлета Пушкина» очень высоко): «Характер пленника странен и вовсе непонятен. В нем наблюдаются беспрестанные противоречия. Нельзя ска- Статья за подписью М.

О принадлежности статьи 1 М. Погодину свидетельствует его дневник См. «Пушкин и его современники.

Материалы и исследования», вып. Пг., 1914, стр.

Бочаров Поэтика Пушкина Кратко

4 &ать,что составляет его основу: любовь или желание свободы! Кажется, что Поэт более хотел выставить последнее». Но некоторые стихи показывают, «что, и свободою наслаждаясь, пленник был бы равно несчастлив. Если ж с свободою пленник не получает счастия, то для чего он так жаждет ее: свобода в сем случае есть чувство непонятное, хотя при других обстоятельствах, при других отношениях, разумеется, она может составить счастие. Пленник тоскует, что умрет вдали от брегов желанных, где живет его любезная; но прежде он сам оставил их и полетел за веселыми призраками свободы. Как друг Природы, он мог бы наслаждаться ею, и пася табуны Черкесские.

По крайней мере Пушкин мог привести причиною желания свободы любовь к Отечеству». После того как пленник освобожден Черкешенкой: «Зачем звал он ее бежать с собою?

Неужели, сказав ей: Я твой навек, я твой до гроба, он говорил правду? Неужели, получа свободу, он мог бы позабыть совсем предмет первой любви своей? Прежние чувства его противоречат этому совершенно» 2. «Свобода», действительно, ключевое слово в поэме. Сама поэма есть «свободной музы приношенье» и в то же время «изгнанной лиры пенье» («Посвящение» Н.Н.Раевскому): свободная муза Пушкина в изгнании гг. Таким образом, слово «свобода», помимо общего идейного значения, которым оно наполнено в ранней поэзии Пушкина, здесь говорило и о самом поэте в изгнании 3. Поэтому фраза, которою начинал свой разбор «Кавказского пленника» П.

Вяземский: «Неволя была, кажется, Музою-вдохновительницею нашего времени» 4, в то же время определяла действительно характерную поэтическую ситуацию (которая, мы увидим, в поэзии Пушкина сохраняется от ранних до самых последних стихов) и намекала на личную ситуацию самого поэта. «Вестник Европы», 1823, 1, стр (В цитатах курсив 2 принадлежит цитируемым авторам, разрядка автору на стоящей статьи.) 8 В первом издании поэмы (1822) «изгнанной лиры пенье» было заменено на «пустынной». «Сын Отечества», 1822, 49, стр 5 Следующие стихи дают представление об особом, выделенном положении в тексте поэмы слова «свобода»: Отступник света, друг природы, Покинул он родной предел И в край далекий полетел С веселым призраком свободы. Он одной тебя Еще искал в пустынном мире.

Страстями чувства истребя, Охолодев к мечтам и к лире, С волненьем песни он внимал, Одушевленные тобою, И с верой, пламенной мольбою Твой гордый идол обнимал «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века», объяснял Пушкин характер Пленника (письмо В. Горчакову, октябрь-ноябрь 1822; 13, 52 в ). Но с этим охлаждением к «счастью» сочетается пылкое стремление к «свободе». Разочарование во всем не сказывается лишь на страсти к свободе; напротив, когда потеряно все, она одна остается целью «в пустынном мире». Ища ее, герой покинул родной предел; но именно там, где, как «друг природы», он думал найти свободу, он сразу ее потерял: Все, все сказал ужасный звук; Затмилась перед ним природа, Прости, священная свобода! «Природа» и «свобода», таким образом, составляют в поэме повторяющееся созвучие.

Они созвучны в мире естественной вольности, куда стремился герой поэмы, но 5 Последние восемь строк (обращение к свободе) отсутствуют в издании 1822 г., замененные здесь рядом точек. 6 Тексты Пушкина цитируются по Полному собранию сочинений, изд. АН СССР, с указанием тома и страницы в скобках после цитаты. 6 в котором он очутился пленником 7. В этом новом положении он снова жаждет одной свободы, между тем как ею вокруг все полно: «Младенцы смуглые, нагие В свободной резвости шумят»; «Когда в горах черкес суровый Свободы песню запевал»; «Простите, вольные станицы» это голос врага черкеса, казака, но жизнь его также определяется «волей». Эти «описательные стихи» Пушкин более всего ценил в своей поэме, признавая в то же время, что характер героя ему не удался: «Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но все это ни с чем не связано и есть истинный hors d'oeuvre».

Горчакову 13, 52). Эти картины «ни с чем не связаны», потому что герой поэмы внутренне с ними не связан; он с ними связан лишь отрицательной ситуацией неволи, в которой он, друг природы, находится в этом мире природы и воли. Герой в поэме оказывается в таком положении, что его порывы к свободе не могут прийти в контакт и совместиться с окружающей его свободой горцев. Если последняя это их реальная жизнь, то первые это его идеальное устремление. «Но мир оказался вовсе не пустынным» заметил Андрей Платонов о появлении Черкешенки перед Пленником 8.

Она дарит ему свою любовь и вместе с нею необходимые жизненные предметы, самое перечисление которых, как это свойственно пушкинским перечислениям, рождает яркое впечатление полноты и роскоши мира: «Приносит пленнику вино, Кумыс, и ульев сот душистый, И белоснежное пшено». Она зовет его к счастью: «Свободу, родину забудь».

Но Пленник имеет свои постоянные свойства, которые должны разделять его и Черкешенку без надежды. Эти постоянные качества характера: разочарование в счастье («Но поздно: умер я для счастья.») и стремление к свободе при всех обстоятельствах.

Наконец он освобожден Черкешенкой и только здесь возникает новый мотив: «И долгий поцелуй разлуки Союз любви запечатлел». После этих несколько неожиданных стихов (см. Удивление Погодина) тем большим противоречием для читателей и критиков было отсутствие выражения чувств о гибели бедной девы: «освобожденный Об этой ситуации см.

Сандомирской «Естественный 7 человек» и общество. «Кавказский пленник» в творчестве поэта». «Звезда», 1969, 6, стр А.

Размышления читателя. М., 1970, стр. 7 пленник шел» в последних строках, не оплакав ее. Очевидно, чувства к Черкешенке, как переменная величина, зависят у Пленника от неизменной величины стремле-» ния к свободе. Ситуация поэмы построена таким образом, чтобы за этим стремлением героя сохранялось абсолютное значение. В любом жизненном контексте и на родине, и на Кавказе свобода является ценностью, независимой от контекста, целью, выводящей за этот контекст; этому соответствует исключительное положение слова «свобода» в поэтическом контексте. Когда Погодин ставил вопрос о том, при каких обстоятельствах и при каких отношениях свобода может составить счастие, - то самая постановка вопроса, при которой свобода оказывается обусловлена другим благом, остро противоречила идее свободы и самому звучанию этого слова в «Кавказском пленнике».

Но эта критика возбуждала вопрос, который оставался открытым в итоге поэмы: вопрос о внутреннем наполнении той свободы, которую получает Пленник, если при этом он сохраняет свой комплекс разочарованности и охладелостп ко всему, кроме самой свободы. Критике Погодина нельзя отказать в проницательности, ибо она выявляла именно ту проблему, которой суждено было в последующие годы стать одной из решающих в творчестве Пушкина; уже в «Цыганах» (1824) эта коллизия свободы и счастья получит значительно осложненное и углубленное развитие.

Правда, и в «Кавказском пленнике» можно почувствовать некоторые относительные аспекты и противоречивые оттенки понятия свободы, которая является в тексте и «ве. селым призраком», и «гордым идолом».

Но все же эти обертоны покрываются основным тоном звучания этого слова: «Свобода! Он одной тебя Еще искал в пустынном мире». «Для любого поэтического словоупотребления решающим является контекст.

Контекст - это ключ к движению ассоциаций. Но для рационалистической поэтики важен не столько контекст данного стихотворения, сколько внеположный ему нормативный и заданный контекст устой чивых стилей.

Индивидуализация лприки означала торжество данного, единичного контекста. Значение этого контекста все возрастало от 1820-х годов и вплоть до лирики XX века» 9.

Л., 1964, стр. 8 Эволюция темы свободы и употребления этого слова Пушкиным показывает, как формируется индивидуальный пушкинский контекст, поэтический мир; и вместе с образованием этого мира «свобода» лишь постепенно становится вполне пушкинским словом (той особенной пуш- пинской свободой, о которой говорил Александр Блок в речи «О назначении поэта» в 1921 г.).

В ранней поэзии Пушкина это еще слишком общее и внешнее слово, принадлежащее «торжественному словарю» вольнолюбивого сознания первых двух десятилетий XIX. («А мой торжественный словарь Мне не закон как было встарь» скажет Пушкин в 1823 г., в черновой рукописи первой главы «Евгения Онегина»). Этому общему идеологическому контексту, как его важнейшее знаковое слово, неиз- бежно довлеет «свобода» в поэтических текстах молодого Пушкина («Кипящей младости кумир» как названа она гв эпилоге «Руслана и Людмилы», 1820). Это слово с заданным значением и кругом ассоциаций, которые неизбежно выводят «свободу» из данного единичного текста и ставят как бы над ним. Слово это в меньшей мере определяется внутренними связями данного текста, нежели оно само по себе настраивает текст своим в нем присутствием и сообщает ему свой смысловой заряд. «Одно слово иногда освещает весь текст изнутри, включает окружающий текст -в комплекс бурных стремлений свободного духа. И вот Свобода, кумир певца, окрашивает все стихотворение, потому что это слово, окруженное ореолом значений и пафоса, потому что оно символ и знамя, и оно определяет тональность всей вещи» 10.

Слову этого типа принадлежит «суггестивно-распространительное значение» 1 К Свободу лишь учася славить, Стихами жертвуя лишь ей.» так юный Пушкин сказал об этом специфически-иерархическом положении «свободы» в «стихах» («К Н. Плюсковой», ). О том, что значит подобное слово в тек- 10 Г.

Пушкин и русские романтики. М., 1965, стр Там же, стр Но в движении этого стихотворения, в последних его строках, возникает «тайная свобода», к которой Блок в своей пушкинской речи 1921 г. Возводит внутреннюю свободу в лирике позднего Пушкина. 9 сте само по себе, говорит, например, сожаление Пушкина по поводу цензурного исключения строки со словом «вольнолюбивые» («Вольнолюбивые надежды оживим») из его послания Чаадаеву 1821 г.: «оно так хорошо выражает нынешнее libéral, оно прямо русское.» (13, 32).По поводу же цензурных требований к «Кавказскому пленнику» Пушкин писал: «. Признаюсь, что я думал увидеть знаки роковых ее когтей в других местах и беспокоился например если б она переменила стих простите, вольные станицы, то мне было бы жаль» (13, 48). Подобное слово термин-сигнал, который читателем узнается. Предпосылкой узнавания является то, что читатель знает контекст, которому принадлежит и в котором воспринимается такое слово: идейный контекст гражданского сознания, проступающий за текстом данного стихотворения или поэмы.

В данном тексте на этот контекст может быть только намек («Но те в Неаполе шалят, А та едва ли там воскреснет» 1821); ср. В письме Пушкина Вяземскому (13 июля 1825) о стихотворении «Андрей Шенье»: «Суди об нем, какезуит по намерению» (13, 188). Можно сказать, используя термин Ю. Лотмана, что подобное слово («свобода») крепится в тексте «внетекстовой связью» год был отмечен для Пушкина кризисом политических надежд, связанных с европейскими революциями, и это же время «совпадает с явно намечающимся переломом в его поэтическом пути» 13. Понятие об отношении свободы и жизни в целом именно в это время подвергается горькому пересмотру и серьезно осложняется («Демон»: «Не верил он любви, свободе»; «Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды» 14; «Рекли безумцы: нет свободы, И им поверили народы» 15 ).

Но в то же В. Л., Изд-во АН СССР, 1956, 1 3 стр Сообщая это стихотворение в письме А. Тургеневу от 1 декабря 1823 г., Пушкин при этом вспоминал свою «оду на смерть Наполеона» и, цитируя последнюю ее строфу (с концовкой: «И миру вечную свободу Из мрака ссылки завещал.»), заключал: «Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года впрочем это мой последний либеральный бред, я закаялся и написал на днях подражание басни умеренного демократа И. (Изыде сеятель ееяти семена своя).» (13, 79).

1 5 Эти строки, представляющие парафразу библейского псалма («Рече безумен в сердце своем: несть Бог»), характеризует 10 время новое значение начинает приобретать это слово в лирическом контексте поэта («моя свобода»): Придет ли час моей свободы? Взываю-к ней. В «Разговоре Книгопродавца с Поэтом» (1824) на вопрос, обращенный к Поэту, что изберет он, «оставя шумный свет, И муз, и ветреную моду», он отвечает гордо: «Свободу». Книгопродавец дает полезный совет: «Наш век торгаш; в сей век железный Без денег и свободы нет». В устах Поэта «свобода» звучит абсолютно и независимо, Книгопродавец ее возвращает Поэту как относительное понятие, включенное в жизненные зависимости.

Книгопродавец же намечает здесь и то разграничение сфер внутренней и внешней свободы («Не продается вдохновенье, Но можно рукопись продать»), которое и дальнейшем получит развитие в стихах о поэзии второй половины 20-х годов и самое ясное выражение найдет в позднем стихотворении «Из Пиндемонти». «Свобода» входит в связи реального мира, и вместе с этим перестраивается поэтический текст. В четвертой главе «Онегина» тот самый «торжественный словарь», который в ранней поэзии Пушкина звучит как его собственный прямой язык, изображается отчетливо как «чужое слово» («почти как вещь» 16 ) Владимира Ленского: Поклонник славы и свободы, В волненьи бурных дум своих, Владимир и писал бы оды, Да Ольга не читала их. 2 Исходная ситуация поэмы «Цыганы» и подобна ситуации «Кавказского пленника», и сразу же от нее отличается. Алеко также бежал из «неволи душных городов», где (как и стихотворение «Свободы сеятель пустынный.») статус «Свободы» как священного слова в том идеологическом контексте. который в этих пушкинских стихотворениях подвергается пере?- смотру.

В этом контексте «Свобода» является «Богом». Слово в романе. «Вопросы литературы», 1965, 8, стр. 11 люди «Торгуют волею своей. И просят денег да цепей» 17. «Он хочет быть как мы цыганом».

Но здесь существенное отличие от Кавказского пленника, который рвался к свободе из своего кавказского плена и с дикой волей никак не сливался. Вспомним возражение Погодина: как друг природы, он мог бы наслаждаться свободой и пася табуны черкесские. В «Цыганах» как будто реализован именно этот план. Алеко, водя медведя, имеет всю полноту цыганской свободы. Он у цыганов не пленник и не чужой, он принят как равный и свой. «Презрев оковы просвещенья, Алеко волен, как они». На место внешнего противоречия свободы и неволи («Кавказский пленник») является в «Цыганах» внутреннее противоречие его свободы и их воли, в этой иллюзии слияния Алеко с цыганским миром.

С ним черноокая Земфира, Теперь он вольный житель мира, И солнце весело над ним Полуденной красою блещет; Что ж сердце юноши трепещет? Какой заботой он томим?

' «Вольный житель мира» это «торжественный словарь», знакомая нота, вызывавшая в аудитории немедленный отклик. Но здесь, в несобственно-прямой речи Алеко, это громкое слово звучит сложно, оно имеет скрытый второй план. Здесь это слово иллюзия, самовнушение и самообман Алеко. Контекст ситуации данной поэмы уже всецело определяет звучание этого слова. Чем громче оно произносится, тем больше оно выдает сомнение и тревогу: «Что ж сердце юноши трепещет?» И жил, не признавая власти Судьбы коварной и слепой Но боже!

Как играли страсти Его послушною душой! «Страсти» Алеко его «судьба», которую он носит в себе, от которой «защиты нет». «Они проснутся: погоди!» В Алеко свершается спор судьбы со свободой воли.

Кажется, в жизни цыганов такого противоречия нет. Ср.: «Без денег и свободы нет». «Разговор Книгопродавца 17 с Поэтом» написан в сентябре 1824 г., «Цыганы» кончены в октябре. 12 Свобода их называется «воля», судьба называется «доля» (т. Одновременно судьба и счастье) и эти два слова традиционно рифмуются, образуют уравновешенную нерасторжимую пару. Рассмотрим два примера из разных концов поэмы: Будь наш, привыкни к нашей доле, Бродящей бедности и воле. Ты не рожден для дикой доли, Ты для себя лишь хочешь воли.

Две эти пары стихов можно рассматривать как своего рода рамку, заключающую в себе все действие поэмы. В первом двустишии все слова дружно примыкают одно к другому; «бедность» гармонирует с «волей» и «долей» (в черновых примечаниях к «Цыганам» Пушкин писал о «дикой вольности, обеспеченной бедностию» 11, 22); гармоническое единство закруглено рифмовкой главных понятий: это завязка действия. Второе двустишие развязка, и во внутренней структуре этой второй пары стихов запечатлелся уже результат вторжения Алеко в цыганский мир.

Основные понятия также рифмуются гармонически, но равновесие восстановлено через преодоление нарушения, внедрившегося внутрь стихов отрицанием «не» и этим обособлением «для себя лишь»; эти противоречащие элементы, раскалывающие единство, словно изгоняются им, выталкиваются крепостью традиционной и гармонической рифмы. Итак, для себя лишь воля Алеко начало противоречия и разлада; с цыганской точки зрения это несовместимое сочетание слов. Но с другой стороны с точки зрения Алеко его человечески-развитое чувство не примиряется с анархией «первобытной свободы» (определение Пушкина из «Примечаний к «Цыганам» 11,22). В ситуации поэмы индивидуальная и коллективная точки зрения освещают взаимно одна другую.

Индивидуальная точка зрения также бросает свой свет на неполноту цыганской правды. Цыганская «воля», внутри себя беспроблемная, проблематизуется этим контактом с чуждым ей началом и остается понятием безусловным только в рамках строя жизни и сознания цыганов. В поэме идет спор вокруг основных понятий (этому соответствует фрагментарное и драматизованное повествование) таких, как «сво 13 бода» («воля»), «слава» («Скажи мне, что такое слава?»), «счастье», «страсти», «судьба». Эти понятия проблематизованы в тексте «Цыганов»; они ставятся в разные отношения и изменчиво освещаются. Для «внетекстовой» абсолютной «свободы», непротиворечивой и беспроблемной, в этой поэме Пушкина почти уже не остается места 18. Какова цыганская воля («не свобода, а воля» 19 )?

Старик говорит Алеко: «Останься до утра. Или пробудь у нас и доле, Как ты захочешь. Примись за промысел любой.» Безбрежная, полная воля, где каждый не ограничен никем и не может другого ничем ограничить. Не только образ жизни цыганов, но и сами человеческие отношения имеют «кочевой», принципиально незакрепленный характер. Алеко не нравится песня Земфиры: «Я диких песен не люблю».

В ответ он слышит: «Не любишь? Мне какое дело! Я песню для себя пою». Алеко сердится «Ты сердиться волен». Он волен сердиться, она вольна сердить его, он волен ее любить, она вольна его не любить. Образ этого внешнего и внутреннего поведения «кочевой» образ «вольной луны», что гуляет по небосклону, мимоходом равно на все проливая сияние и не задерживаясь на чемто одном.

«Кто сердцу юной девы скажет: Люби одно, не изменись». Но Алеко именно просит Земфиру: «Не изменись, мой нежный друг.» Он хочет привязанности, человечески прочного чувства, которое связывает одного человека с другим и тем самым собой представляет ограничение «воли» 2Û. 1 8 Не случайно, по-видимому, в тексте поэмы не оказалось места монологу Алеко над колыбелью сына, который Пушкин писал уже после окончания поэмы; здесь как раз царит «свобода» как абсолютное слово: «Прими привет сердечный мой, Дитя любви, дитя природы И с даром жизни дорогой Неоцененный дар свободы!» Алеко в этом монологе является идеологом руссоистски окрашенной первобытной свободы-воли. В монологе Алеко снимается его противоречие с цыганским миром и вообще снимаются противоречия, развивающие поэму; возможно, поэтому окончательный текст ее не вместил этого монолога. 1 9 Это слово Толстого («Живой труп», Федя Протасов о цыганской песне), сказанное три четверти века спустя, очень уместно при разговоре о пушкинских «Цыганах». 2 0 Эта «связанность» человека счастьем позднее найдет выражение в черновых строках письма Онегина Татьяне (1831): Привычке милой не дал ходу, Сменить постылую свободу На узы счастья не хотел (6, 516, 517).

14 Кто же оказывается Алеко рядом с Земфирой, желая от нее ограничения ее «естественного права» ради своего человеческого права? Он становится «старый муж, грозный муж» и уже представляет перед Земфирой тот принудительный порядок, от которого сам бежал.

«Его преследует закон» при его появлении в таборе, а перед цыганской вольной луной сам он как «старый муж» олицетворяет право, закон («Я не таков. Нет, я не споря От прав моих не откажусь!»).

Этот Алеко в глазах Земфиры (а вместе с нею и в наших глазах) противоречит другому Алеко, его иллюзорной ипостаси «вольного жителя мира». При этом «старый муж» не перестает быть «юношей». В поэму вселяются и оформляют ее изнутри относительные аспекты, жизненная многоликость и противоречивость отражаются в построении текста поэмы. Существует традиция в приговоре Старого цыгана: «Оставь нас, гордый человек. Учебник торгового представителя евгений балакин.

Ты для себя лишь хочешь воли» видеть идею поэмы. Так понимал идею «Цыганов» Белинский, а позднее Достоевский. Заметим, однако, что это суждение принадлежит не автору, но персонажу, одному из участников действия и диалога. В строении текста «Цыганов» это обстоятельство уже гораздо более существенное, нежели в «Кавказском пленнике», где почти не было дистанции между речами двух основных героев и прямым авторским словом.

«Истина» поэмы «Цыганы» в гораздо большей степени распределена в композиции текста и не может быть взята с его поверхности в виде однозначного итога; она скорее представляет собой открытое противоречие. Суждение старика об Алеко обладает действительно большим смысловым весом как завершающее суждение; однако все же оно не завершает еще всей поэмы. Поэма шире этого итога. Если заключение старика об Алеко истинно, то оно не единственно истинно. Не оно заканчивает «прения сторон» в поэме, еще не оно ее последнее слово. В эпилоге поэт уже от себя обращается прямо к цыганам, словно им отвечая на их последнее слово: «Но счастья нет и между вами, Природы бедные сыны!». Эта реплика эпилога обращена ко всему предыдущему тексту, она продолжает диалог «Цыганов» 21.

Вслед за решением, Старый цыган говорит о воле, поэт в эпилоге как будто бы 2 1 «нелогично» ему отвечает о счастье. Но этим самым «воля» и «счастье» связываются в единую проблемную ситуацию поэмы, 15 кажется, окончательным эта реплика открывает снова и оставляет открытым противоречие цивилизация и природы, свободы и счастья.

«Поэма противоречит самой себе» можно было бы сказать словами И. Киреевского о «Цыганах» (Киреевский единственный среди первых критиков поэмы усомнился в цыганском «золотом веке» как идеальной'нравственной позиции и источник противоречия видел не только в Алеко, но и в цыганах 22 ). 3 Можно сделать следующее наблюдение: в пушкинской поэзии последнего десятилетия (после 1825 г.) значительно уменьшается частота употребления слова «свобода» (и производных, а также синонимичных слов), зато повышается собственно пушкинская содержательность этого слова, оно вполне становится словом индивидуального пушкинского поэтического контекста. Эта истинно пушкинская «свобода» вполне самоопределяется в принципиальных стихах о поэте и обществе второй половины 20-х годов («Как ветер песнь его свободна», «Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум»); она почти совпадает с самой поэзией, и можно почувствовать, что именно в картинах творчества в зрелой поэзии Пушкина этот эпитет «свободный» высказывается с особой свободой («И даль свободного романа», «Излиться наконец свободным проявленьем. Минута и стихи свободно потекут»). Стихотворение «Из Пиндемонти» (1836) это размежевание внутри самого понятия «свобода»: «И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов.

Все это, видите ль, слова, слова, слова. Иная, лучшая потребна мне свобода.» Здесь имеет значение то, что «словам» противопоставлена сама реальность свободы, как будто требующая уже какого-то иного или же обновленного, освеженного слова.

Как заметили Ю. Минц, это разкоторая остается «недоуменно» открытой. Последнее определение мы заимствуем из работы «Недоуменные мотивы в поэмах Пушкина» М. Кагана, в которой ранние пушкинские поэмы уг. лубленно рассмотрены с нетрадиционной точки зрения; подобное разрешение ситуации автор работы называет «трагически недоуменным» (см. Кн.: «В мире Пушкина».

М., 1911, стр. 16 межевание сродни будущему толстовскому «не свобода, а воля» 23: «По прихоти своей скитаться здесь и там.» Об этом стихотворении Блок записывал в дневнике, готовя свою пушкинскую речь: «Он опять говорит о какой-то «иной свободе» и определяет ее: никому Отчета не давать, и т. Эта свобода и есть «счастье». «Вот счастье, вот права!» 24 Блок возводил эту внутреннюю и творческую свободу волю счастье в стихотворении 1836 г. К «тайной свободе» молодого Пушкина в стихотворении 1818 г. В черновом тексте «Путешествия из Москвы в Петербург» ( ) в изображенном здесь диалоге с англичанином-путешественником «свобода» определяется через «волю», из чего следует вывод об отсутствии такой свободы в реальной действительности: Юн. Что такое свобода?

Свобода есть возможность поступать по своей воле. Следственно, свободы нет нигде, ибо везде есть или законы или естественные препятствия» (11,231). В то же время такая свобода-воля есть для Пушкина идеал поэтического поведения. «Не свобода, а воля», которую Пушкин изображал в «Цыганах», сохраняется для него как непреходящая ценность, хотя сами «Цыганы» остаются позади 25. Сохраняющаяся же ценность словно пере- 23 Авторы статьи определяют «волю» (в этой антитезе) как жизнь «по законам счастья и искусства» (Ю. «Человек природы» в русской литературе XIX века и «цыганская тема» у Блока».

«Блоковский сборник». Тарту, 1964, стр. Л., 1963, стр В поэме 30-х годов «Езерский» вновь возникает напоминающее о «вольной луне» из «Цыганов» «сердце девы», уподобленное природным образам ветру, орлу, и той же луне: Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона.

А в ответ получает таинственное послание в бутылке Вы можете заказать электронную версию этой книги. Аудио книга лола ищет подругу.

Но главным членом этого уравнения теперь является поэтическая свобода-воля: Гордись: таков и ты поэт, И для тебя условий нет. Интересно сопоставить с этой пушкинской строфой противо 17 мещается в другой контекст: это уже не характеристика жизненного уклада цыганов, который все же изображался поэтом со стороны, но внутреннее состояние самого поэта 2б.

Это расставание с прошлым, с удержанием из него главной ценности, которая переносится в иной контекст («в обитель дальную трудов и чистых нег») в стихотворении «Цыганы» (1830): Завтра с первыми лучами Ваш исчезнет вольный след, Вы уйдете но за вами Не пойдет уж ваш поэт. Он бродящие ночлеги И проказы старины Позабыл для сельской неги И домашней тишины 2 7. Последние строки перекликаются с «покоем и волей» в стихотворении 1834 г.

Но «чистые неги» не бытовая данположную концепцию природного миропорядка в стихотворении Баратынского «К чему невольнику мечтания свободы?» (1833).Небесные светила Назначенным путем неведомая сила Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон Его летучему дыханью положен. Этой природной закономерности драматически противопоставлены у Баратынского человеческие «страсти», также не произвольные («.не она ль, не вышняя ли воля Дарует страсти нам?»), что и составляет глубину и драматизм конфликта (ср.

Позднейшее тютчевское: «Душа не то поет, что море»). 2 6 Другой вариант «не свободы, а воли» у позднего Пушкина дают в «Капитанской дочке» слова Пугачева: «Улица моя тесна; воли мне мало». За шесть лет до этого подобное расставание со своей прежней поэтической эпохой («Прощай, свободная стихия!»), с перенесением сохраняющейся из нее ценности в иной контекст: В леса, в пустыни молчаливы Перенесу, тобою полн, Твои скалы, твои заливы, И блеск, и тень, и говор волн. С морем Пушкин прощается уже из Михайловского. Это одновременно новый природный, биографический и поэтический контекст (в том числе и для слова «свобода», которое постепенно изымается.из «торжественного словаря», где символами: свободы.как раз были море и близкие образы: «Где ты, гроза символ свободы?» 1823). Бочаров 17 18 ность, ибо в эту обитель покоя и воли тоже замышлен «побег». При этом «покой и воля» и «счастье» противоре-, чат одно другому 28 в отличие от идеала свободы-воли/ которая и есть счастье («Из Пиндемонти»).

Проекция идеала в реальную жизнь порождает противоречие и разрыв: реально («на свете») не совмещается то, что совмещается в идеале 29; возникает ситуация неизбежного выбора, который, однако, никак не предопределен. 28 Раньше Пушкина поэтическое исследование подобного противоречия начал Баратынский: «Счастливый отдыхом, на счастие похожим.» (1823).

Звуковая pci-e карта onkyo e-300 драйвер. Nov 5, 2010 - Рассматриваю вот еще какой вариант Onkyo SE-200 PCI LTD. Доступны E-Mu 0404 или Cambridge Audio DacMagic. Усь Nad 315BEE и напольники Energy C-300. В любом случае Ваша задумка упрется только в софт - возможности плеера и готовность драйвера карты.

Однако у Баратынского подобная тема иначе окрашена; в контексте с «покоем» чаще оказывается не «воля», но «безнадежность» (заглавие стихотворения, откуда взята цитированная строка), «равнодушие», «бесчувствие», «разуверение»: Кто без уныния глубоко жизнь постиг И, равнодушием богатый, За царство не отдаст покоя сладкий миг И наслажденья миг крылатый! «Послание барону Дельвигу», 1820 В «Стансах» (1823): Дало две доли провидение На выбор мудрости людской: Или надежду и волнение, Иль безнадежность и покой.

Формула «Своим бесчувствием блаженные» из этого стихотворения Баратынского несколько лет спустя была использована Пушкиным для характеристики загробного блаженства Ленского: Или над Летой усыпленный Поэт, бесчувствием блаженный, Уж не смущается ничем, И мир ему закрыт и нем? Как один из поэтических источников темы можно привести стихи Жуковского: Лишь тайное живет в нас ожиданье. Друг милый, упованье!

Гробами их рубеж означен тот, За коим тс свободы гений ждет, С спокойствием, бесчувствием, забвеньем. «Тургеневу, в ответ на его письмо», «От добра добра не ищут. Чорт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостию.» (письмо П. Плетневу 31 августа 1830 г. В другом письме того же 1830 г.

(оригинал пофранцузски): «Но счастье. Это великое быть может, как говорил Рабле о рае или о вечности. Я атеист в отношении счастья; я в него не верю.» (14, 123). Здесь интересно, что «счастье» помещается в священный контекст (вспомним «свободу» в подобном 19 Поэтические формулы, выражающие эту ситуацию, образовывались у Пушкина в работе над текстом последней главы «Евгения Онегина».

В письме Онегина Татьяне: Чужой для всех, ничем не связан, Я думал: вольность и покой Замена счастью. Как я ошибся, как наказан. Но здесь же ответом на этот выстраданный Онегиным опыт является жизненный выбор Татьяны: Упрямо смотрит он: она Сидит покойна и вольна 80. Она получила ценою счастья («А счастье было так возможно.»), кажется, то, что Онегин теперь готов за «узы счастья» отдать. Но, конечно, достигнутые такой ценой «покой и воля» Татьяны никак не тождественны «вольности и покою» прежней жизни героя, ничего ему не стоившим и ныне «постылым». Таким образом, эта формула жизни, «формула мыслей и чувств» 31, в том и другом случае имеет неодинаковое значение и, можно сказать, различную ценность в контексте прежней жизни Онегина и в новом жизненном контексте Татьяны.

Контексте в пушкинских стихотворениях первой половины 20-х годов: «Свободы сеятель пустынный.», «Рекли безумцы: нет свободы.»). Первоначально в беловой рукописи осьмой главы (осень г.): «Сидит небрежна и вольна» (6, 626).

Письмо Онегина создано годом позже (октябрь 1831 г.). В окончательном тексте имеет значение и общность понятий, которыми связаны и соизмерены судьбы обоих героев в самом их окончательном разминовении, и в то же время нетождественность выражения, эта инверсия главных понятий («вольность и покой» «покойна и вольна»), дающая в разных синтаксических и стиховых условия. две ритмически различные о^ормулы. Формула состояния Татьяны довлеет себе и сопровождается и синтаксически, и по существу завершающей точкой (завершающей при этом целую строфу); в потоке речи Онегина «вольность и покой» повисает в enjambement, никак не довлеет себе, но преодолевается, как бы снимается бурным стремлением речи прочь от этой былой цезш ж иной ценности к «счастью». 3 1 «Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, что может поумнеть. Кроме наслаждения, кроме форм для выражения мыслей и чувств, поэт дает ж самые формулы мыслей и чувств» (из речи А. Островского на пушкинском празднике 1880 года А.

Бочаров Поэтика Пушкина

М., 1952, стр. 19 2. 20 Строки пз письма Онегина Татьяне уже не раз были^ сопоставлены в критике со строкой «На свете счастья^ нет, но есть покой и воля». Кажется, опыт Онегина по-; следней главы и опыт самого поэта 1834 г. Отрицают друг друга (и в то же время строка 1834 г.

Очевидно восходит к характеристике Татьяны в последней главе). Но то и другое поэтическое высказывание в равной степени и вполне убедительно каждое в своем контексте. В этом все дело в своем контексте, в своем отношении, в своей ситуации. Та и другая истина это аспект, относительная истина полного пушкинского мира; но в этом или другом жизненном повороте она становится для человека целостной истиной его жизни. В плане словоупотребления подобной картине мира соответствует суверенное значение индивидуального, данного единичного речевого контекста.

Пушкин писал в статье, напечатанной в «Современнике» в 1836 г.: «.разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности» (12, ). Пользуясь этими пушкинскими понятиями, можно сказать, что то и другое поэтическое высказывание, в письме Онегина и стихотворении 1834 г., не «мысль отдельно», но именно «мысли», которые «могут быть разнообразны до бесконечности». Они совмещаются, не отрицая друг друга, в пушкинском поэтическом мире. «Счастье» и «воля» совмещены в стихотворении «Не дай мне Бог сойти с ума» (1833) однако в особом контексте.

И я б заслушивался волн, И я глядел бы, счастья полн, В пустые небеса; И силен, волен был бы я Первоначальная формулировка этих мыслей относится еще к концу 20-х годов (см. Эту пушкинскую мысль с записью Блока 13 июля 1917 г.: «Ложь, что мысли повторяются. Каждая мысль нова, потому что ее окружает и оформливает новое» (4.

Записные книжки. М., 1965, стр. 33 Интересен, с точки зрения нашей темы, процесс работы над этими строками. В первоначальном варианте второму стиху соответствовало: И я глядел бы думы полн. 21 Таким счастливым и вольным был бы безумец и у и только в предполагаемой ситуации: «Когда б оставили меня На воле.» Реальная ситуация совершенно иная: «сойди с ума, И страшен будешь как чума, Как раз тебя запрут.» «Неволя была, кажется, Музою-вдохновительницею 'нашего времени». Вспомним еще раз эту фразу Вяземского из статьи о «Кавказском пленнике». Мы можем измерить пройденный Пушкиным путь, рассматривая, как эта общая ситуация воплощается в конкретном тексте поэтического произведения.

Остановимся на четверостишии, оставшемся в бумагах Пушкина и предположительно датируемом 1836 г. 35; следовательно, оно относится к последним стихам Пушкина: Забыв и рощу и свободу Невольный чижик надо мной Зерно клюет и брызжет воду И песнью тешится живой. Это четверостишие определяется в комментариях как «отрывок», «набросок» однако оно существует законченно, настолько внутрь этих четырех строк внедрилась проблема, сама по себе «незаконченная», открытая. Четверостишие побуждает вспомнить о кишиневском пасхальном стихотворении 1823 г.: В чужбине свято наблюдаю Родной обычай старины: На волю птичку выпускаю При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью; За что на Бога мне роптать, Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать! Четвертому: Силен, безумен был бы я. Таким образом, «счастье» и «воля» вместе вошли в окончательный текст стихотворения и образовали в нем свою ситуацию, заменив другие понятия («волен» при этом стало на месте «безумен»).

Непомнящий обратил внимание на то, как поведение безумного в этом стихотворении близко поведению истинного поэта в стихотворении 1827 г. «Поэт» («Вопросы литературы», 1965, 4, стр. 3 5 Обоснование в посвященной этому четверостишию заметке В. Срезневского («Пушкин и его современники», вып.

XXXVI, 1923, стр ). 22 Здесь ситуация ясная и светлая. «Неволе» ясно и однозначно противостоит «свобода» (в гармонии с «светлым праздником весны»); эти понятия противопоставлены идеально в контексте вольнолюбивого сознания. Слово «свобода» не столько входит во внутренние отношения данного текста, сколько приносит в текст свой ореол значений, сообщая стихотворению расширительный смысл (не только освобождение птички). Вспомним теперь в «Цыганах» вставной фрагмент про чсптичку Божию», чье легкое существование противопоставлено трудной жизни людей: Людям скучно, людям горе; Птичка в дальные страны, В теплый край, за сине море Улетает до весны.

«Птичка Божия» аллегория жизни цыганов: это их беспроблемная жизнь по солнцу. Но эта птичка уже поставлена в тексте сложно. Она ведет за собою сравнение с Алеко, как он живет «цыганом», «вольным жителем мира»: «Подобно птичке беззаботной.» Но в каждом слове этой идиллии, мы знаем, есть скрытый ее подрывающий 'план.

Неизвестно, чьим голосом произносится или поется «птичка»: это вставной номер, «отбитый» от авторской речи, но не прикрепленный ни к какому другому голосу, словно песня за сценой, звучащая для Алеко, в поддержку его иллюзии. «Птичка Божия» провоцирует для Алеко такую идиллию, в которой все слова представляют собой самообман Алеко, что, кажется, она провоцирует взрыв: «Давно ль, надолго ль усмирели? Они проснутся: погоди!» Вспомним также по связи с чижиком 1836 г. Еще иные, более ранние образы «птички» у Пушкина: Не увижу я прелестной И как чижик в клетке тесной Дома буду горевать И Наташу вспоминать. («К Наташе», 1815) Так в сетке птичка, друг свободы, Чем больше бьется, тем сильней, Тем крепче путается в ней. («Из Ариостова «Orlando Furioso», 23 В двух последних примера. сохраняется ясное противоречие несвободы свободе и счастью.

Теперь мы возвратимся к четверостишию «Забыв и рощу и свободу» и убедимся в том, насколько более сложная здесь ситуация. Здесь, вообще говоря, тоже противоречие свободы и неволи. Но это вообще говоря, а реально в тексте мы находим совсем не такое однозначно-ясное отношение. Неволя и свобода здесь как-то более сложно связаны, переплетены и даже взаимопревращены. Конечно, абстрактно выделенные из текста, следующие одно за другим слова «свободу» «невольный» составляют прямую антитезу; но в том-то и дело, что в стихотворении этого идеального отношения как такового нет. Оно погружено в ситуацию жизни, в реальные связи данного текста, В идеальном контексте «роща», «свобода», «песня живая», сама «птичка» («друг свободы») это символы одного ряда, которые не могут смешиваться с символами «неволи» зв. А «невольный чижик» в этом стихотворении Пушкина «песнью тешится живой» зт.

«Зерно клюет и брызжет воду» очень яркие образы жизни, и именно жизни привольной к полной, окружают невольного чижика, являясь его атмосферой, и это при том, что свобода и роща забыты. 3 неволе живут, как на воле, о ней забыв, вот в чем противоречие, вот где загадка. В таком повороте, в таком контексте предстали свобода и счастье. Мы имеем в тексте реальную ситуацию, отражающую осложненный и углубленный опыт одновременно жизненный и поэтический позднего Пушкина 38.

Готовые понятия идеального контекста 3 6 Например, в известном стихотворении Ф. Туманского (1827) «птичка», «певица», «роща», «свобода» в одном ряду: Я рощам возвратил певицу, Я возвратил свободу ей. 3 7 «Тешится» близко «прихоти» в «Из Пиндемонти». 3 8 Строение текста может служить аргументом вместе с внешними данными, обследованными в указанной заметке В. Срезневского, за то, чтобы отнести четверостишие к поздним стихам Пушкина. Четверостишие «Забыв и рощу и свободу.» интересно соотносится с одним местом из стихотворения Катенина «Старая быль» (1828). На поэтическом состязании перед князем Владимиром певец-грек из Царьграда живописует чудеса, окружающие византийского самодержца и, в частности, искусственных птиц «из камней и драгих и честных»: О, если бы сии пернаты Свой жребий чувствовать могли, 24 здесь уже не могут господствовать в тексте как некие абсолютные слова.

Здесь требуются развитые внутренние отношения текста, которые бы стали аналогом ситуации, «миром». И мы можем сказать, что четверостишие «Забыв и рощу и свободу», без натяжки, есть поэтический мир, независимо от своей краткости. Сказанное не значит, что «свобода» как идеальное содержание устраняется реальным построением текста. Но изменяется способ существования в поэтическом тексте Они б воспели: «Мы стократы Счастливей прочих на земли. К трудам их создала природа: Что в том, что крылья их легки? Что значит мнимая свобода, Когда есть стрелы и силки? Они живут в лесах и в поле, Должны терпеть и зной и хлад; А мы в блаженнейшей неволе Вкушаем множество отрад.

«Старая быль» была посвящена Катениным Пушкину; сложный смысл этого посвящения был исследован Ю. Тыняновым, прочитавшим в катенинской аллегории намеки на новую позицию Пушкина после 1826 г. И его славословие собственной «неволи» в «Стансах» и «Друзьям» (Юрий Тынянов. Архаисты и новаторы. Л., 1929, стр ).

В песне катенинского грека «блаженнейшая неволя» искусственных созданий противопоставлена как истинное благо «мнимой свободе» живых и вольных птиц. Сам певец является «искусственным соловьем» («И голос запел соловьиный»), так как он скопец: Высок и прелестен, как девица, грек. Красавца в младенстве скопили; Он плакал сначала: как слеп человек1 Ему же добро сотворили. Пушкинское четверостишие «Забыв и рощу и свободу.» фиксирует подобную ситуацию «блаженной неволи». Но у Катенина ее интерпретация гораздо проще.

У Катенина ситуация однозначна: весь пафос в изображении грека и в его песне надо просто понять наоборот. «Невольный чижик» у Пушкина не искусственная птица, и он действительно «песнью тешится живой», ситуация неоднозначна и выражает реальную сложность жизни. 25 этого идеального содержания. Невольный чижик соотнесен со свободой и рощей иначе, чем с песнью живой, а свобода и песня разведены по разным мирам.

Но разве не тем острее мы видим их должное соотношение? В этой идеальной перспективе мы только и воспринимаем оту реальную ситуацию во всем ее реальном значении, которое не может быть понято однозначно. Ибо мы чувствуем в этом контексте песню живую и как живую силу, и как горькую иллюзию. Идеальное проступает в реальном как глубинная перспектива. 26 СТИЛИСТИЧЕСКИЙ МИР РОМАНА («Евгений Онегин») К этой эпохе относится и явление Пушкина, и потому-то он первый и заговорил самостоятельным и сознательным русским языком. Это дитя эпохи, это вся эпоха, в первый раз сознательно на себя взглянувшая. Достоевский о «Евгении Онегине» «Книжность и грамотность», статья первая, Белинский назвал роман Пушкина «энциклопедией русской жизни».

И это не немая вещно-бытовая энциклопедия. Русская жизнь говорит здесь всеми своими голосами, всеми языками и стилями эпохи. «Слово в романе» 1 1 У начала работы Пушкина над романом в стихах находится неоконченная заметка, набросанная в 1822 г.: «Д'Аламбер сказал однажды Лагарпу.» (печатается в изданиях Пушкина под условным заглавием «О прозе»). Можно рассматривать этот набросок статьи как своего рода теоретическую предпосылку стилистических построений «Онегина» и прежде всего его первой главы. Актуальная стилистическая проблема литературы в заметке 1822 г. Сводится к противопоставлению иносказательного способа выражения, перифразы простому слову.

С одной стороны, «изысканность тонких выражений», с другой необходимость и отсутствие средств «изъяснить просто вещи самые обыкновенные» 2. Объект поле- 1 «Вопросы литературы», 1965, 8, стр А.

М., Изд-во АН СССР, т. 18 (в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы; номер тома арабской цифрой). 27 мики карамзинская традиция перифрастической прозы; простое выражение понимается как специфически свойственное именно прозе: «Стихи дело другое.». Однако сквозь это противопоставление «проза стихи» проступает более существенное противопоставление простого и искусственного способа выражения, значимое как в прозе, так и в стихах. В этом смысле простое выражение само по себе есть «проза» в стихах, конечно, особенно ощутимая. Один из примеров простого выражения («рано поутру»), как установил Ю.

Тынянов 3, взят Пушкиным не случайно и взят из стихов (в 1816 г. В статье об «Ольге» Катенина по поводу стиха «Встала рано поутру» Гнедич заметил: «рано поутру сухая проза»). Как заметил также Ю. Тынянов стилистическая критика и самый ее прием в заметке Пушкина 1822 г. Перекликались с той борьбой против карамзинской перифразы, которую вел еще в самом начале века А.

Шишков: «вместо: как приятно смотреть на твою молодость! Говорим: коль наставительно взирать на тебя в раскрывающейся весне твоей!» и т.

Длинный ряд подобных сопоставлений 5. Пушкин подобным же образом сопоставляет примеры: «блестящие выражения» и то, как это «сказать просто». Пушкин, конечно, не повторяет Шишкова. Не случайно порядок сопоставления у него обратный шишковскому. У Шишкова на первом месте примеры должного слога, после которых идет недолжная перифраза. Порядок сопоставления, таким образом, следует историческому порядку явления «нового слога», который перифразирует 6 старый способ выражения, простой и естественный для Шишкова.

Но можно заметить, что некоторые примеры его «простого слога» в сравнении с пушкинскими не так просты: «Вместо: око далеко отличает простирающуюся по зеленому лугу пыльную дорогу: многоездный тракт в пыли являет контраст зрению. Вместо: какой благорастворенный воздух! Что я обоняю в развитии красот вож- 3 Ю. Архаисты и Пушкин, В кн.

«Архаисты и новаторы». Л., «Прибой», 1929, стр Там же, стр А. Шишков Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка. СПб., 1803, стр «Великие писатели изобретают, украшают, обогащают язык новыми понятиями; но предлагать выражения в новой связи, не иное что значить может, как располагать речи наши по свойству и складу чужого языка.» (там же, стр.

28 деленнейшего периода!» 7 Стилистическая норма Шиш кова слог Ломоносова, умевшего «высокий Славенский; слог с просторечивым Российским так искусно смешивать, чтоб высокопарность одного из них приятно обнималась с простотою другого» 8. Напротив, в пушкинской постановке вопроса (в заметке 1822 г.) простое слово снимает уже устаревшую перифразу. И эта новая простота не равна архаической простоте Шишкова (которая «обнимается» с высокопарностью). «Благороднейшее изо всех приобретений человека было сие животное гордое, пылкое и проч. Зачем просто не сказать лошадь» (11, 18). Такова динамика, таково направление стилистического движения в сторону, противоположную той, в которую устремлен Шишков.

Притом существенно, что это пушкинское простое слово является как такое, которое вообще выходит за границы какого-либо определенного стиля, уже не является «стилем», но именно противостоит ярко выраженному стилю как простой язык самой реальности. «Структурно организованному тексту («блестящие выражения») противопоставляется «простое» содержание, которое мыслится как сама жизнь» 9. В поздней пушкинской статье о «Слове о полку Игореве» (1836) есть перекличка с заметкой 1822 г. Пушкин цитирует «Слово» («Комони ржуть за Сулою; звенить слава в Ныев-в; трубы трубять в НовЪградЪ») и замечает.

«Должно признаться, что это живое и быстрое описание стоит иносказаний соловья старого времени» (12, 152) 10. Пушкину, очевидно, понятна и родственна стилистическая проблема автора «Слова» (писать ли «по былинам сего времени» или «по замышлению Бояню»); заметка 1822 г. Отражала момент подобного выбора в поворотной точке художественного развития самого Пушкина, причем карамзинская перифраза оказывалась тогда на положении «иносказаний соловья старого времени», и Пушкин перекликался с Шишковым в критике этого иносказательного 7 «Рассуждение о старом и новом слоге.», стр Там же, стр Ю. Структура художественного текста. М., «Искусство», 1970, стр Читателю статьи Пушкина эти примеры «живого и быстрого описания» напоминают о ритме собственной пушкинской прозы.